Российский шахматный портал

Читал я и не раз...вот только читаешь каждый раз и впечатления одни и те же...грустно от всего этого..Честно говоря ниразу такого не было..даже после прочтения кирпичей....

Поколение 1970-1976

Когда- то в жизни наступает тот момент, когда по-настоящему ценно только прошлое. Ты начинаешь безудержно хохотать над тысячу раз увиденной за все эти годы "Бриллиантовой рукой", петь пьяным голосом в компании друзей песни военных лет( которые к тебе самому имеют весьма смутное отношение), скупать видео кассеты с записью игр сборной СССР по хоккею, диски "Гражданской Обороны" и раннего "Наутилуса".
В твоей машине, отчего то все время играет "Depeche Mode 101", а твой друг Олег, сноб с рождения, начинает ставить при тебе песни Цоя, которого вы не только не слушали в юности, но и презирали всех, кто имел дома хотя бы одну его кассету.
За столом на Новый Год, когда разговор, типично по-русски скатывается к политике, ты начинаешь находить оправдания экономической политике СССР, хвалить его внешнюю политику и резюмировать, что, в сущности, все диссиденты были пидаразами и агентами ЦРУ.
Однажды, ты выходишь на футбольную площадку в своем старом дворе, из которого ты давно уехал, и, присев на скамейку, начинаешь подводить невидимые итоги. Оценивать, анализировать, оправдывать и отвергать оправдания. Ты отчаянно пытаешься найти название своему теперешнему состоянию.

Все просто, друг мой. Это - тридцатка. Тот возраст, которого ты ждал, боялся и снова ждал. И вот он у тебя в зеркале. 100% pure. С синяками под глазами, отдышкой, продольными морщинами и тусклым взглядом. Ты, словно Зигфрид, победивший дракона. Советский человек, который 30 лет воевал с тем миром, в который он так стремился когда то. Миром брэндов, неоновых витрин и импортного алкоголя. Ты выжил. Ты приобрел уверенность, способность к анализу ситуации и вегетососудистую дистанию.
Ты выжил+только в отличие от Зигфрида, кожа убитого дракона не сделала тебя неуязвимым. Напротив, она сделала тебя более беззащитным. Отрафируя идеалы и способность радоваться мелочам.
Ты задаешь себе один единственный вопрос: Почему так произошло?
Вероятно, потому что ты понял - те сокурсницы-одноклассницы, на которых ты не женился, не стали лучше или умнее, и твой вечный вопрос: что было если бы мы тогда с+? Наконец приобрел логичный ответ - было бы то же самое.
Потому что любовница при всей своей юности и развитых молочных железах, отчаянно глупа и не смотрела фильмы про Электроника.
Потому что радость покупки очередных часов, известной марки не идет ни в какое сравнение с тем охренительным мячом, который тебе подарили на 12-й день рождения.
Потому что ты понял, что все то, что было в прошлом - настоящее, а все нынешнее - фейк.
И все, что тебе осталось в противовес твоему цинизму - ностальгия. Ты начинаешь искать ответы на мучающие тебя вопросы в прошлом. Начинаешь чаще общаться со старыми друзьями, посещать все эти встречи выпускников: сборища алкоголиков, придурков, лузеров и несостоявшихся "крупных ученых" и "видных предпринимателей".
Ты начинаешь чаще заезжать к родителям, потому, что, наконец осознаешь, что мать - это то связующее звено между щуплым пареньком в красной спартаковской форме и поплывшем мужиком в костюме Zegna. Она помнит, что было и практически знает, что будет, ибо свою тридцатку она уже пережила.
Гораздо хуже, когда матери нет. Она умерла, и, похоронив ее, ты единственный раз понял, что у тебя есть выдержка, когда твой друг обнял тебя на похоронах и сжал твою руку чуть сильнее обычного. Смерть родных всегда преждевременна, особенно когда тебе тридцать, и ты готов слушать любые советы.
И вот тогда начинаются те самые вечера с воспоминаниями всех, кто ушел "без руки и без слова". Ты достаешь из памяти все химеры прошлого и расставляешь их на кухонном столе, пытаясь изобразить шахматную комбинацию в которой все ходы можно сделать по другому и привести партию к другому исходу.
Но ты пьян и цепляешь локтем край стола. Фигуры падают и перемешиваются так, что уже не восстановить. Виски - плохой тренер по шахматам. И только утренняя сигарета вносит некоторую ясность в происходящее. Ты отчетливо понимаешь, что то, что ты не успел сделать, ты уже не сделаешь, потому как и не хотел делать, оправдывая себя постоянными временными отсрочками.
Ты понимаешь, что словосочетание "вопреки обстоятельствам" - совершенная бессмыслица, ибо у человека нет возможности сделать что то вопреки.
Ты, наконец понимаешь колоссальную разницу между казалось бы синонимичными словами "дольщик" и "акционер"(особенно если последнее употребляется в союзе со словом миноритарный).
И еще ты понимаешь, что ты снова "между". Ты не в состоянии вернуть прошлое и не в силах заглянуть в будущее. В сущности - вся твоя жизнь, в каждый момент времени называется иностранным словосочетанием "in between".
Прокрутив эти неожиданные откровения в своем похмельном мозгу ты идешь в ванную и прислоняешься к зеркалу. Где- то в глубине его снова мелькает морда того самого лисенка, который выбирает между лесом и зоопарком.
У него так же блестят глаза. Только теперь они с красными прожилками сосудов.
Ты дышишь на зеркало и выводишь на нем указательным пальцем вопросительный знак и цифру своего года рождения.
В этот момент на кухне звенит мобильный. Это еще один осознавший из литерного экспресса 1970-1976. Но этого ты еще не знаешь.
Reload+

Амиго (С. Минаев)

a chto vse eta tchitat ???

Серега с Галей были идеальной парой, и это не просто приевшееся выражение. Серега, как его звали с самого детства, во дворе, на учебе и на работе, даже начальники и заказчики, - голубоглазый весельчак с вечной улыбкой на губах, любимец женщин, душа любой компании. Не громкий и заводной, а добрый и мягкий, от него так и веяло надежностью и уверенностью. Галю он обожал. Она не была красавицей, но ее огромные карие глаза притягивали к себе, как магниты. Спокойная и уравновешенная, рядом с ней он чувствовал себя как маленький ребенок рядом с матерью. Любили они друг друга без памяти. Они встречались еще со школы, после института поженились. Родились дети - Аленка, а за ней Толик, которого все сразу стали звать Толян, из-за уверенности и энергии, так напоминавшие его отца. Годам к тридцати идеальная пара превратилась в идеальную семью, и любовь только усиливалась с каждым годом.
А потом, когда Толяну еще не исполнилось четырех, а Аленка только пошла в школу, у Гали обнаружили рак. Начались тяжелые сеансы химиотерапии, операция, метастазы, еще одна операция.
После второй операции Галю перевезли домой, чтобы быть поближе к детям и подальше от холодных палат больницы. Врачи не давали ей шансов, но Серега не терял надежды. Физиотерапия, гомеопатия, новейшие лекарства, он делал все, что мог и все, что вычитывал в литературе. Всем, кроме него, было ясно - конец близок. Галя таяла на глазах, становилась легче, прозрачнее, лишь огромные карие глаза как будто становились еще больше на истощенном лице.
Под новый год состояние ухудшилось. Галя с трудом дышала и большую часть времени была без сознания. Детей отправили к бабушке, Серега же не отходил от ее постели ни на минуту. 31 декабря после вечернего осмотра врач подозвал его к выходу и на вопросительный взгляд лишь молча покачал головой, сжал Серегино плечо и быстро вышел.
Ночью Галя неожиданно проснулась. Она уже не могла двигаться и лишь смотрела на Серегу. Ее губы тронула улыбка и она шепнула:
- Я ухожу, Сереженька...
Серега уже знал, что борьба закончилась. Он просто сидел и смотрел на нее, не в силах остановить слезы.
- Жди меня там, милая...
Она опять улыбнулась:
- Нет, это ты меня жди..., - и закрыла глаза.
Через час Гали не стало. Она так и умерла с едва заметной улыбкой на губах.
А Серега полностью поседел за эту ночь. Стал белый, как снег...
* * * Прошло пять лет. Он собрал себя буквально по кусочкам и опять стал привычным Серегой, каким его все знали. Боль потихоньку притуплялась, дети росли, работа отнимала много времени, девушки по-прежнему не обделяли вниманием. Вот только глаза стали другие. Это уже не были знаменитые Серегины голубые глаза с веселыми бесенятами, теперь они были наполнены грустью. Даже когда Серега шутил и смеялся, его глаза никогда не улыбались.
Дети взрослели и понемногу забывали мать. Толян рос маленькой копией отца, уже в первом классе выделялся среди сверстников, был вожаком и заводилой. Аленка унаследовала от матери большие карие глаза, а также спокойный и терпеливый характер. И только по ночам она часто просыпалась в слезах и звала маму. Серега бежал к ней в комнату и успокаивал ее как мог, обнимал и баюкал. Когда Аленка наконец засыпала, он сидел у ее кровати, смотрел на спящую дочку и молча плакал.
Новый Год они не отмечали, потому что это была годовщина смерти Гали. Да и не представлял себе Серега их любимый праздник без нее. Поэтому обычно он просто выпивал один несколько рюмок коньяка и шел спать. Так и в этом году, по дороге домой после работы он решил заехать в супермаркет за бутылкой.
Зима выдалась теплая, даже еще снега как следует не выпало, да и тот уже весь растаял. Поставив машину на стоянке, Серега поднял воротник пальто, спасаясь от противного дождя со снегом, и двинулся ко входу в супермаркет. Внутри было сухо и тепло, и практически безлюдно. "Все давно дома, оливье готовят," - усмехнулся Серега и направился к алкогольному отделу. Вдруг из-за поворота выехала набитая продуктами тележка и чуть не сбила Серегу с ног.
- Ой, простите, пожалуйста! Я вас не заметила... - симпатичная молодая женщина сбилась на полуслове, довольно невежливо уставившись на Серегу широко открытыми глазами. Она показалась ему знакомой, но он не мог вспомнить, откуда он мог ее знать.
- Ничего страшного, я цел, - Серега улыбнулся ей, обошел тележку и пошел дальше. Через десяток шагов он обернулся, надеясь, что она уже ушла, но женщина по прежнему стояла на месте и смотрела ему вслед. Она заметила его взгляд, и, смутившись, развернулась и направилась к кассе.
"Странно..." - думал Серега, выбирая коньяк. "Какое знакомое лицо... Может из соседнего офиса? Или какая-то давняя заказчица?..." Размышляя, он вышел из супермаркета со свертком под мышкой, и только возле своей машины он опять увидел ее. Ее машина стояла совсем рядом, она пыталась затолкать покупки в багажник, держа в одной руке зонтик и защищаясь от порывистого ветра с дождем.
- Давайте я вам помогу, - Серега подошел и, не дожидаясь ответа, начал ставить пластиковые мешки в багажник. Она стояла рядом и молча смотрела на него. Когда все покупки были в машине, он развернулся к ней.
- Извините, но мне кажется, что я вас знаю. - сказал он и тут же смутился. - Вы не подумайте, я не пытаюсь с вами познакомиться таким образом, мне просто действительно очень знакомо ваше лицо.
- А мне ваше... - она наконец-то вышла из транса и улыбнулась. - Но сомневаюсь, что мы знакомы. Я только недавно приехала в город, издалека... Я тут практически никого не знаю.
- Понятно... Ну может показалось. Просто у вас глаза очень знакомые... - Сереге стало неудобно, что пристал к женщине. - Ладно, простите за беспокойство, я вас задерживаю, наверное. Вон сколько покупок, видимо муж уже дома заждался продуктов к праздничному столу. - он неловко попытался пошутить.
- Да какой муж, - отмахнулась она, - дома дети ждут, а я только сейчас смогла с работы освободиться. Бывший муж, слава Богу, уже далеко, в этот раз меня в могилу не загонит, - она усмехнулась, не переставая разглядывать Серегу.
Серега вопросительно посмотрел на нее. Она пояснила:
- Лет пять назад, как раз на Новый Год, ехали мы с ним на новогоднюю вечеринку, а он дома еще хорошо принял... Скользко, на повороте не справился с управлением и влетел правым боком в столб. Как меня доставали из обломков, я не знаю... Повезли в реанимацию, по дороге остановилось сердце, клиническая смерть... Я этого не помню, конечно, мне потом врачи рассказывали.
Что-то кольнуло у него в сердце. Она продолжила:
- Единственное, что помню - сильный белый свет... Не в конце туннеля, как рассказывают, а просто теплый свет вокруг... И вот там... - она запнулась. - Я увидела ваше лицо.
Серега стоял как вкопанный и не мог пошевелиться.
- А потом я вдруг очнулась. Незадолго до полуночи... Все врачи были в шоке, они были уверены, что всё, конец. Мне потом сказали, что в их практике после таких травм никто не выживал... Но мне повезло, видимо... Благодаря тебе...
Серега смотрел в ее глаза и не говорил ни слова. Они просто молча стояли друг перед другом, не замечая, что дождь давно перестал. С неба шел мягкий белый снег...

Младца

У Минаева получился рассказ,не совсем о времени,зато о себе.
Конечно,читать надо, потому что это литературно.

Че все плачут-то?
Офигенная история

старею видимо, раз такие истории цеплять стали

+5

И что дальше?
Они поженились?

Vovasik писал(а):

И что дальше? Они поженились?

Ага и жили долго и счастливо на берегу океана северного ледовитого

Опера УБОП раскрутили банду. Один из задержанных бандосов согласился показать место, куда они трупы жертв прикопали. На место происшествия, чтобы процессуально все закрепить, выехал экипаж УБОП, прокуратура, задержанный с конвоем, «три девятки», и конечно же взяли с собой начальника отдела по розыску без вести пропавших, майора Картохина. На место выехали ранним летним утром, так как ехать от областного центра надо было км 200. Бандит довольно быстро и точно показал могилку, вскоре труппы были извлечены, данное мероприятие зафиксировано, останки упакованы и отправлены с «999». Был жаркий солнечный день, место живописным, лесок на берегу озера, а надо сказать, что начальник отдела УБОП по борьбе с бандитизмом подполковник Греков любил удачное дело слегка вспрыснуть водочкой, но здесь они децл переборщили, вскоре ушла машина и с конвоем и с прокуроршей. Вечерело. Начали собираться и наши опера. А Картохин укушался, да еще на солнце его разморило и уснул он прямо на подстилке в одних плавках. Опера давай его в УАЗик грузить, ну и когда затаскивали у него плавки случайно слезли до колен, никто ему их потягивать естественно не стал. Едут назад. Стемнело. На переднем сиденье Греков, на заднем майор Картохин и УБОПовский опер Андрюха Шерин Они значит с Грековым продолжают, а Картохин спит со спущенными трусами. И тут он просыпается и говорит Грекову: - Дайте похмелится! Во чо это у меня трусы сняты?
А тот за словом в карман не полезет, с пол-оборота может может такую оперативную комбинацию завернуть закачаешься.
- тебе похмелится? Да тебя убить мало…
- Что такое ?
- Ты же по пьяне на прокуроршу полез, в кусты ее затащил, она вся в слезах уехала в город, сказала, что на тебя уголовное дело заведет, ты что там с ней сделал?
- Я? Да я не помню… вот ни... себе… и что теперь?
- Да ты не сцы Картохин, мы же своих не сдаем, ментовское братсво, мы подтвердим, что ни... не было, даже Серега?
Водила угрюмо качнул головой в знак согласия.
- Андрюха подтвердим же?
Но оперативник Шерин был не согласен.
- у меня и так с прокуратурой рамсы постоянно, я не буду ничего подтверждать, если он вел себя как скотина пусть и отвечает, я то здесь причем…
- Ах ты стукач. – и с этими словами Греков (110 кг) перекидывается с переднего сиденья на заднее, левой рукой обхватывает голову Шерина накрывает его своим немаленьким телом и начинает долбить правой рукой по своей левой ладошке. Со стороны Картохина схватка смотрится нефига не шуточной, раздаются плотные такие удары в тело. Шерин типа отрубается, Греков потирая руку возвращается на место.
- Я по моему убил его, Серега сворачивай на проселок, надо что-то делать…
Бедного Картохина с похмелья начинает трясти колотун, он скулит:
- Ну на....ёперный театр!!!
УАЗик заезжает в лес.
- Доставай его! – приказывает Греков Картохину. Тот чуть не плача, выволакивает безжизненное тело Шерина из машины, Андрюха тоже артист еще тот, безвольно бьётся головой о подножку – ну полный труп.
- Надо его закопать! – обреченно говорит Греков, - Ты же меня не сдашь, Картохин? Ментовское братство! Скажем утонул, наверное! А?
- Нет надо рапорт написать…
- Ах ты сука, да я из-за тебя, а ты… - лицо Грекова искажается в страшной гримасе душевных страданий, он достает Макарова и наводит в лоб Картохину. – Я из-за тебя … а ну быстро взял лопату, Серега дай ему лопату!
И вот представляете начальник отдела по розыску трупов копает ночью в лесу яму чтобы спрятать труп и плачет. Опера, черти, ржут потихоньку в тряпочку. Потом он бросает лопату и с криком:
- Может ему еще можно искусственное дыхание сделать? – склоняется над Шериным, тот уже не выдерживает хватает Картохина за горло и как заорет:
- Что с трупами целоваться?
Бедный майор теряет сознание.

ЗЫ Он потом очень просил, чтоб эту историю никому не рассказывали, ну куда там. Фамилии конечно изменены.

- Шеф, тут к вам какой-то полудохлик просится. Выкинуть, что ль?

- Какой еще полудохлик? – грузный, или, как он сам любил говорить – авторитетный – Николай Степанович, более известный в некоторых кругах как «Крученный», слегка наклонился к переговорному устройству.

- Да натуральный полудохлик, – плюнь – до Китая доплывет, – голос охранника сочился веселым изумлением. – Говорит: у него к Вам дело важное. Мол, Вам это больше, чем ему нужно.


- Ну-ка, дай мне на него глянуть, - Николай Степанович переключил камеры на мониторе.

В привычной черно-белой картинке въезда во двор особняка его взгляд не сразу обнаружил посетителя. Стоящий между двумя утесоподобными охранниками мужчина в сером плаще смотрелся как невостребованный штифт между клыками. Возрастом этак между тридцатью и пятьюдесятью, сутулый, худой, ростом значительно ниже минимального размера оплаты труда – натуральный полудохлик – он производил впечатление совершенно неопасного типа. Николай Степанович скривил губы, как при взгляде на ценник в магазине, и произнес:

- Ладно, пропусти, посмотрим, с чем он пришел.

Через десять минут посетитель протиснулся в приоткрытую дверь.

- З-здравствуйте… - заикаясь, произнес он, робко глядя между головой Николая Степановича и его «авторитетом» сквозь линзы очков и сжимаясь куда-то внутрь себя.

- Чего надо? – «Крученный» решительно не видел причин здороваться с визитером.

- Работу пришел просить, - еще больше сжался полудохлик, - возьмите меня, а то меня нигде не берут.

Николаю Степановичу стало весело. Наглость посетителя даже не оскорбляла – такой он был несуразный.

- А я, по-твоему, как раз подбираю всех, кто никому не нужен? Так, что ли?! – рявкнул он, хитро посмеиваясь в душе.

Визитер отпрыгнул к двери, схватился за ручку,.. но пересилил себя и снова повернулся, дрожа, как похмельный заяц, к хозяйскому столу.

- Нет, нет, что Вы, - клацая от страха кривыми зубками, пролепетал он, - просто Вам я действительно нужен. Поэтому и пришел.

- В самом деле? – в Николае Степановиче проснулся неподдельный, в отличие от всех его паспортов, интерес. – И кем ты просишься? Телохранителем, наверное. – «Крученный» ослепительно улыбнулся собственному остроумию.

- Нет, телохранителем я не смогу, - сокрушенно признался посетитель, возьмите меня киллером…

Орден «За заслуги перед Отечеством», врученный Управлением по борьбе с бандитизмом, меньше поразил бы Николая Степановича, чем эти тихие слова. Он даже не сразу нашелся, что ответить. Подвигав немного также «авторитетной» челюстью, будто бы в поисках собственного языка, он, наконец, сумел произнести:

- Слушай,.. как там тебя?..

- Дима, - подсказал визитер.

- Слушай, Дима, а кто тебе сказал, что я подобными делами занимаюсь? – расстрельный взгляд Николая Степановича больно вонзился, казалось, в самую пятку посетителя, сдавив сердце.

Тот попятился, готовый стать первой жертвой собственного киллерства и залепетал:

- Ну, так… это… как же… все же… это все знают…

«Крученный» поднял руку для конечного удара по столу… и замер в этой позе.

- Нет, мне все-таки интересно, - он опустил руку на стол и принялся постукивать по нему средним пальцем в чрезвычайно наглой «гайке», - каким образом ты собрался людей… - он запнулся на секунду, - ликвидировать? Может, ты – снайпер?

- Нет, нет. Я оружия вообще боюсь, - замахал руками Дима, - я по-другому. Дар у меня есть. С детства. Музыка…

Удивленные глаза Николая Степановича попытались выскочить в завтрашний день.

- Чего? – ошарашено спросил он, - музыка? Скрипкой по башке, что ли?

- Нет, не совсем, - «киллер» отчаянно заламывал руки, - вернее, совсем не так. И не совсем музыкой, в общем-то. Дело в том, что я пою. И, когда я пою, всем вокруг становится очень и очень плохо. Понимаете?

Николай Степанович не понимал. Он еще немного задумчиво постучал пальцем по столу и, собравшись с мыслями, изрек:

- Ничего не понимаю. Ну-ка, спой давай.

- А Вы выдержите? – с сомнением спросил посетитель. – Я, знаете ли, увлечься могу…

«Крученный» только презрительно хмыкнул. Хуже пения его водителя, как он думал, нет ничего в этом мире. Дима прокашлялся, прижал руки к груди и, подняв глаза к лепному потолку, затянул: «Ой, то не вечер, то не ве-е-чееееееер»…

Несыгранный ансамбль впивающихся в бетон дрелей, старых бормашин, и раздраженных тещ с электромясорубками производил бы более приятные звуки, чем это пение. Оно было убийственно фальшивым. Фальшивым, но громким. Настолько громким, что Дима не слышал ни дребезжания стеклопакетов; ни булькающие стоны позеленевшего Николая Степановича, пытающегося одной рукой расстегнуть ворот сорочки, а другой усиленно делающей знаки прекратить пение; ни грохот упавшего за дверью охранника. После второго куплета Дима, не услышав привычные протесты, опустил взгляд. На него тускло смотрели вытаращенные в последнем удивлении мертвые глаза «Крученного». Рука покойника, со скрюченными пальцами, казалось, все еще пытается дотянуться до горла певца.

В испуге Дима выскочил за дверь, резко дернув ручку, и чуть было не упал, споткнувшись о тело охранника. Он прошел по безжизненному дому, миновал оглушенных бойцов у ворот и, как обычно, дрожа, добрался до своей квартиры.

Что с ним теперь будет? Дима часто читал в газетах, что бывает с людьми, посмевшими просто косо посмотреть на такого человека, как Николай Степанович; а тут… И, по-прежнему, он безработный…

Утром его оторвал от кошмарного сна телефонный звонок.

- Дмитрий? – в любезном баритоне сквозило, тем не менее, робкое заискивание. Дождавшись ответа, звонящий продолжил, - У меня к Вам деловое предложение. Если Вам еще нужна… - небольшая пауза, - интересующая Вас работа, то Николай Платонович – Вы ведь наверняка слышали о нем – приглашает Вас в свой офис. Машина уже у подъезда…

Дима приободрился. Кто же в этой стране не знает Николая Платоновича?!

Он заскочил в плащ, вышел из дома и сел, криво улыбнувшись открывшему дверцу водителю, в лимузин. И только на подъезде к мрачному зданию, в голову Димы пришла мысль, что сейчас ему снова придется демонстрировать свое пение…