Российский шахматный портал

Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная, -
Вся душа полна тобой, а ночь такая лунная…

Эх, раз! Да еще раз! Да еще много, много, много раз, -
Эх, раз еще раз! Еще много, много раз!

На горе стоит ольха, а под горою - вишня,
Полюбил цыганку я, она замуж вышла…

Эх, раз! Да еще раз! Да еще много, много, много раз, -
Эх, раз еще раз! Еще много, много раз!

В чистом поле васильки - дальняя дорога,
Сердце стонет от тоски, а в глазах тревога…

Эх, раз! Да еще раз! Да еще много, много, много раз, -
Эх, раз еще раз! Еще много, много раз!

Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли Вы?
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом
Среди рыжеющей травы?


Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
подобно девке площадной
бесстыдно брюхом вверх лежала у дороги,
зловонный выделяя гной.


И солнце эту гниль палило с небосвода,
чтобы останки сжечь дотла,
чтоб слитая в одном великая Природа
разъединенным приняла.


И в небо щерились куски скелета,
большим подобные цветам...
От смрада на лугу, в душистом зное лета
едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество жужжащей тучей,
мухи над мерзкой грудою вились.
И черви ползали и копошились в брюхе,
как черная густая слизь.


Все это двигалось, вздымалось и блестело,
как будто вдруг оживлено.
росло и множилось чудовищное тело
дыханья смутного полно.


И этот мир струил таинственные звуки,
как ветер, как бегущий вал
как будто сеятель, подъемля плавно руки,
над нивой зерна развевал.


Тот зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
как первый очерк, как пятно,
где взор художника провидит стан богини,
готовый лечь на полотно.


Из-за куста на нас худая, вся в коросте
косила сука злой зрачок
и выжидала миг, чтоб отхватить от кости
и лакомый сожрать кусок.


Но вспомните и вы, заразу источая,
вы трупом ляжете гнилым.
Вы - солнце глаз моих, звезда моя живая,
вы - лучезарный серафим.


И вас, красавица, и вас коснется тленье.
И вы сгниете до костей,
одетая в цветы под скорбные моленья -
добыча гробовых гостей.


Скажите же червям, когда начнут, целуя,
вас пожирать во тьме сырой,
что тленной красоты навеки сберегу я
и форму, и бессмертный строй.

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

В туманном сумраке окрестность исчезает...
Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.

Лишь дикая сова, таясь, под древним сводом
Той башни, сетует, внимаема луной,
На возмутившего полуночным приходом
Ее безмолвного владычества покой.

Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,
Которые окрест, развесившись, стоят,
Здесь праотцы села, в гробах уединенных
Навеки затворясь, сном непробудным спят.

Денницы тихий глас, дня юного дыханье,
Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,
Ни ранней ласточки на кровле щебетанье -
Ничто не вызовет почивших из гробов.

Девушка красивая
В кустах лежит нагой.
Другой бы изнасиловал,
А я лишь пнул ногой.

Уфф! Наигрался в вечерний волейбол.


А помнишь, друг, команду с нашего двора,
Послевоенный над верёвкой волейбол -
Пока для секции нам сетку не украл
Четвёртый номер, Коля Зять - известный вор.

А первый номер на подаче - Владик Коп,
Владелец страшного кирзового мяча,
Который, если попадал кому-то в лоб,
То можно смерть установить и без врача.

А пятый номер, наш защитник, - Макс Шароль,
Который дикими прыжками знаменит,
А также тем, что он по алгебре король,
Но в этом двор его нисколько не винит.

Саид Гиреев - нашей дворничихи сын,
Торговец краденным и пламенный игрок,
Серега Мухин, отпускающий усы,
И на распасе - скромный автор этих строк.

А вот противник, он нахал и скандалист,
На игры носит он то бритву, то наган.
Здесь капитанствует известный террорист,
Сын ассирийца, ассириец Лев Уран,

Известный тем, что перед властью не дрожа,
Зверю-директору он партой угрожал,
И парту бросил он с шестого этажа,
Но, к сожалению для школы, не попал.

А вот и сходятся два танка, два ферзя -
Вот наша Эльба, встреча войск далеких стран :
Идет походкой воровскою Коля Зять,
Навстречу - руки в брюки - Лёвочка Уран.

Вот тут как раз и начинается кино,
И подливает в это блюдо остроты
Белова Танечка, глядящая в окно, -
Внутрирайонный гений чистой красоты.

Ну что, без драки: волейбол так волейбол.
Ножи оставлены до встречи роковой,
И Коля Зять уже ужасный ставит кол,
Взлетев, как Щагин, над веревкой бельевой.

....Мясной отдел, Центральный рынок, дня конец -
И тридцать лет прошло, о Боже! Тридцать лет!
И говорит мне ассириец-продавец :
- Конечно, помню волейбол, но мяса нет!

Саид Гиреев - вот сюрприз! - подсел слегка,
Потом опять, потом отбился от ребят;
А Коля Зять пошел в десантные войска,
И там, по слухам, он вполне нашёл себя.

А Макс Шароль - опять защитник и герой,
Имеет личность он секретную и кров.
Он так усердствовал над бомбой гробовой,
Что стал член-кором по фамилии Петров.

А Владик Коп подался в городок Сидней,
Где океан, балет и выпивка с утра,
Где нет, конечно, ни саней, ни трудодней,
Но также нету ни кола и ни двора.

Ну, кол-то ладно, не об этом разговор,
Дай Бог, чтоб Владик там поднакопил деньжат.
Но где найдёт он старый Сретенский наш двор?
Вот это жаль, вот это, правда, очень жаль.

Ну, что же, каждый выбрал веру и житьё,
Полсотни игр у смерти выиграв подряд,
И лишь майор десантских войск Н.Н.Зятьёв,
Лежит простреленный под городом Герат.

Отставить крики, тихо, Сретенка, не плачь,
Мы стали все твоею общею судьбой -
Те, кто был втянут в этот несерьезный матч
И кто повязан стал верёвкой бельевой

ПОД ПРАТУ ВЕТРУ

Вилки, как вилки.
Стоят на столе пустые бутылки.
Несколько пьяниц
желают тебя пригласить на медленный танец,
ты не согласна.
Когда рядом вилки — ты очень опасна.

Припев:
Я кричу, что б прекратили варку,
эту еду я есть не могу
и санитар скушал наш завтрак
обед Отдал другу, а ужин врагу.
Ы - ы, слушай, это уж слишком,
ну почему ты не броешь подмышки.

Под столом в ресторане
мужчина лежит, он кажется ранен
ухи очень просит.
Всего два удара, а дырок в нём восемь.
Как ты прекрасна.
Но с вилкой в руке ты ужасно опасна.

Припев:
Я кричу, тебя к себе приблизя,
руку твою держа на весу,
Дай из ноздри твоей вытащу кызю,
и санитару в салат отнесу.
Ы - ы, он стонет возле ног.
Ну почему ты не броешь лобок

Ужели сам ты не был молод
А вспомни тридцать лет назад...
С тепла надежды в лютый холод
Бросал насмешливый девичий взгляд
За много лет пусть чувства огрубели
И пусть смешным покажется порой
во что ты сам так сильно верил
Душой невинной молодой



Я всегда был таким.

Я к вам пишу - чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Все думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Но, говорят, вы нелюдим;
В глуши, в деревне все вам скучно,
А мы... ничем мы не блестим,
Хоть вам и рады простодушно.

Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала б вас,
Не знала б горького мученья.
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?),
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать.

Другой!.. Нет, никому на свете
Не отдала бы сердца я!
То в вышнем суждено совете...
То воля неба: я твоя;
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
Я знаю, ты мне послан богом,
До гроба ты хранитель мой...
Ты в сновиденьях мне являлся
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно... нет, это был не сон!
Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала
И в мыслях молвила: вот он!
Не правда ль? я тебя слыхала:
Ты говорил со мной в тиши,
Когда я бедным помогала
Или молитвой услаждала
Тоску волнуемой души?
И в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
Не ты ль, с отрадой и любовью,
Слова надежды мне шепнул?
Кто ты, мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель:
Мои сомненья разреши.
Быть может, это все пустое,
Обман неопытной души!
И суждено совсем иное...
Но так и быть! Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю,
Перед тобою слезы лью,
Твоей защиты умоляю...
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Я жду тебя: единым взором
Надежды сердца оживи
Иль сон тяжелый перерви,
Увы, заслуженным укором!

Кончаю! Страшно перечесть...
Стыдом и страхом замираю...
Но мне порукой ваша честь,
И смело ей себя вверяю...

ВЕСЕННЕЕ (ﾒ頸)

В озере нашем глубоком
за тоненькой леской блесна.
Молоденькой мойщицой окон
по городу ходит весна.

От Михайло-Архангельской Церкви
пахнет ладаном и куличём.
В отражении окон я первый
попался весне на крючок.

Небо сейчас на рыбалке,
и поэтому воздух теплей.
Весна моет щёткой на палке
отраженье моё на стекле.

Ресницы загибались словно пестики
И можно было плыть на край земли,
И щечки были бархатны как, как персики,
И губы, словно клюквочки, цвели.

Внесла в меня ты дезорганизацию
И вдаль манила парусами ног.
И плел в экстазе я импровизацию,
Которую публиковать не мог.

Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пиннь!» — тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!

И вы поверить мне могли,
Как простодушная Аньеса?
В каком романе вы нашли,
Чтоб умер от любви повеса?
Послушайте: вам тридцать лет,
Да, тридцать лет — не многим боле.
Мне за двадцать; я видел свет,
Кружился долго в нем на воле;
Уж клятвы, слезы мне смешны;
Проказы утомить успели;
Вам также с вашей стороны
Измены, верно, надоели;
Остепенясь, мы охладели,
Некстати нам учиться вновь.
Мы знаем: вечная любовь
Живет едва ли три недели.
С начала были мы друзья,
Но скука, случай, муж ревнивый...
Безумным притворился я,
И притворились вы стыдливой,
Мы поклялись... потом... увы!
Потом забыли клятву нашу;
Клеона полюбили вы,
А я наперсницу Наташу.
Мы разошлись; до этих пор
Все хорошо, благопристойно,
Могли б мы жить без дальних ссор
Опять и дружно и спокойно;
Но нет! сегодня поутру
Вы вдруг в трагическом жару
Седую воскресили древность —
Вы проповедуете вновь
Покойных рыцарей любовь,
Учтивый жар, и грусть, и ревность.
Помилуйте — нет, право нет.
Я не дитя, хоть и поэт.
Когда мы клонимся к закату,
Оставим юный пыл страстей —
Вы старшей дочери своей,
Я своему меньшому брату:
Им можно с жизнию шалить
И слезы впредь себе готовить;
Еще пристало им любить,
А нам уже пора злословить

О Русь, взмахни крылами,
Поставь иную крепь!
С иными именами
Встает иная степь.

По голубой долине,
Меж телок и коров,
Идет в златой ряднине
Твой Алексей Кольцов.

В руках — краюха хлеба,
Уста — вишневый сок.
И вызвездило небо
Пастушеский рожок.

За ним, с снегов и ветра,
Из монастырских врат,
Идет, одетый светом,
Его середний брат.

От Вытегры до Шуи
Он избродил весь край
И выбрал кличку — Клюев,
Смиренный Миколай.

Монашьи мудр и ласков,
Он весь в резьбе молвы,
И тихо сходит пасха
С бескудрой головы.

А там, за взгорьем смолым,
Иду, тропу тая,
Кудрявый и веселый,
Такой разбойный я.

Долга, крута дорога,
Несчетны склоны гор;
Но даже с тайной бога
Веду я тайно спор.

Сшибаю камнем месяц
И на немую дрожь
Бросаю, в небо свесясь,
Из голенища нож.

За мной незримым роем
Идет кольцо других ,
И далеко по селам
Звенит их бойкий стих.

Из трав мы вяжем книги,
Слова трясем с двух пол.
И сродник наш, Чапыгин,
Певуч, как снег и дол.

Сокройся, сгинь ты, племя
Смердящих снов и дум!
На каменное темя
Несем мы звездный шум.

Довольно гнить и ноять,
И славить взлетом гнусь —
Уж смыла, стерла деготь
Воспрянувшая Русь.

Уж повела крылами
Ее немая крепь!
С иными именами
Встает иная степь.

Гляну в поле, гляну в небо —
И в полях и в небе рай.
Снова тонет в копнах хлеба
Незапаханный мой край.

Снова в рощах непасеных
Неизбывные стада,
И струится с гор зеленых
Златоструйная вода.

О, я верю — знать, за муки
Над пропащим мужиком
Кто-то ласковые руки
Проливает молоком

Сергей Есенин

Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот - да веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.

Ах! какая смешная "потеря"!
Много в жизни смешных потерь.
Мне НЕ стыдно в их бога не верить.
Я лишь в НАШЕГО верю теперь.

Дар поэта - ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черной жабой
Я хотел на земле обвенчать.

Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились -
Значит, ангелы жили в ней.

Золотые далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того чтобы ярче гореть.

Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной,

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.

Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот - да веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.

Ах! какая смешная "потеря"!
Много в жизни смешных потерь.
Мне НЕ стыдно в их бога не верить.
Я лишь в НАШЕГО верю теперь.


Откровение Есенина"...Мысль мою уничтожить едва ли смогут недруги наши, поверь, развивается жизнь по спирали, на витке новом встреча теперь...")

Синтементальные впечатления о форуме.

О, нашей молодости споры,
о, эти взбалмошные сборы,
о, эти наши вечера!
О, наше комнатное пекло,
на чайных блюдцах горки пепла,
и сидра пузырьки, и пена,
и баклажанная икра!
Здесь разговоров нет окольных.
Здесь исполнитель арий сольных
и скульптор в кедах баскетбольных
кричат, махая колбасой.
Высокомерно и судебно
здесь разглагольствует студентка
с тяжелокованной косой.
Здесь песни под рояль поются,
и пол трещит, и блюдца бьются,
здесь безнаказанно смеются
над платьем голых королей.
Здесь столько мнений, столько прений
и о путях России прежней,
и о сегодняшней о ней.
Все дышит радостно и грозно.
И расходиться уже поздно.
Пусть это кажется игрой:
не зря мы в спорах этих сипнем,
не зря насмешками мы сыплем,
не зря стаканы с бледным сидром
стоят в соседстве с хлебом ситным
и баклажанною икрой!