ДЕГЕН ИОН. Война никогда не кончается.
ПОСЛЕ БОЯ
Запахло жженной резиной. Мы выбрались из танка и осмотрели катки.
Сапоги утопали в месиве горячего песка и хвои. Широкие лапы сосен, клейкие и
душные, подталкивали нас в спину.
Так и есть - горят резиновые бандажи. Доконали их песчаные просеки.
Надо перетягивать гусеницы. Собачья жизнь.
Подъехал второй танк. Леша соскочил с надкрылка и подошел к нам.
- Помочь?
Ну и видок у него! Лицо словно высекли из серого песчаника. Комки грязи
в уголках глаз. Мы тоже не чище. Марш - это не свадебное путешествие. Но не
в пыли дело. И не в усталости. Такая тоска на его лице - посмотрит птица и
умолкнет. Тяжело нам далась эта ночь. В бригаде только вдвоем мы остались из
нашего выпуска. А было восемнадцать свеже испеченных младших лейтенантов.
Затоскуешь. Следа не осталось у него от недавней радости. Три года Леша
ничего не знал о маме. После освобождения Одессы они нашли друг друга.
Никого, кроме Леши, у нее нет. Он ей денежный аттестат выслал. Как не
радоваться? Но сейчас у него такое лицо...
- Помочь, спрашиваю?
Уже не усталость, а изможденность. Какой из него помощник? Еле стоит.
Жидковат он для танкиста. В училище на занятиях по боевому восстановлению
машин, когда приходилось поднимать тяжести, я всегда старался подсобить ему.
И экипаж у него не то, что мои битюги. Завалиться бы им сейчас минут на
шестьсот. Действительно, это не свадебное путешествие.
- Что ты уставился на меня, как старшина на обворованную каптерку?
Помочь тебе, что ли?
- Нет, не надо, Леха. Ты лучше поезжай потихонечку. Может на малой
скорости сохранишь бандажи. Выберешься из леса - не торопись. Через полчаса
я тебя догоню.
Танк объехал нас, ломая подлесок, и, тихо шлепая траками, ушел в густую
духоту просеки.
Мы разделись почти догола и стали натягивать гусеницу. Вчетвером
раскачивали тяжелое бревно, как тараном, что есть силы ударяли им по ступице
ленивца, а механик-водитель в это время, лежа на спине внутри танка, кряхтя
от натуги, затягивал гайку ключем-трещеткой.
Мы проклинали немцев, комаров, войну и натягивали гусеницу. Мы
проклинали немцев, конструкторов танков, в мать и перемать и натягивали
вторую гусеницу. Потом увязали бревно. Всласть до крови расчесали комариные
укусы, выпили остатки воды из бачка. Надели гимнкастерки и поехали догонять
Лешкину машину.
Лес оборвался внезапно. А с ним - и песок. Узкий утоптанный проселок
петлял между фольварками, между копнами убранной ржи. Механик нажал, и
тридцатьчетверка понеслась мимо запыленных посадок, мимо крестов с распятым
Иисусом, мимо игрушечных льняных полей, мимо картофельных огородов и чистых
лужаек, на которых спокойно паслись коровы. Живут люди! В Белоруссии такого
не увидишь. Там немцы уничтожили все подчистую.
Лешина машина стояла за поворотом. Трудно поверить, но мне показалось,
что тридцатьчетверка ссутулилась, втянула башню в плечи, словно подбитая. А
ведь до войны было еще далеко, километров пятнадцать, пожалуй.
Я сразу ощутил беду. И вспомнил Лешино лицо там, в лесу, на просеке.
А тут еще "виллис" отъехал - заметил я его, почти вплотную подойдя к
танку. Но мне было не до "виллиса".
Башнер привалился к кормовой броне и плакал навзрыд. Лешкин башнер,
весельчак и матерщиник. Даже наши десантники считали его сорви-головой.
Стреляющий еле выдавливал из себя слова:
- Умаялись мы. Вздремнули. А механик тихо плелся. Как вы приказали. А
за нами увязался генеральский "виллис". Кто его знал? Дорога узкая. Никак не
мог обгнать. А как объехал, остановил нас и давай драить. Кто, говорит,
разрешил вам дрыхнуть на марше? Почему, говорит, нет наблюдения? Целый час,
говорит, проманежили меня. А какой там час? Вы же сами знаете, только из
леса выехали. Лейтенант, значит, виноват, мол, всю ночь в бою, устали. А тот
говорит - разгильдяи! Почему, говорит, погоны помяты? Почему воротник не
застегнут? И давай, значит, в мать и в душу. А лейтенант и скажи, мол, мать
не надо трогать. За матерей, мол, и за родину воюем. Тут генерал выхватил
пистолет и... А те двое, старшие лейтенанты, уже, поди, в мертвого
выстрелили, в лежачего. А шофер ногами спихнул с дороги. Пьяные, видать.
- А вы чего смотрели?
- А что мы? Генерал ведь.
- Какой генерал?
- Кто его знает? Генерал. Нормальный. Общевойсковой.
Леша лежал ничком у обочины. Щупленький. Черные пятна крови,
припорошенные пылью, расползлись вокруг дырочек на спине гимнастерки.
Лилово-красный репей прицепился к рукаву. Ноги в сапогах с широкими
голенищами свалились в кювет.
Я держался за буксирный крюк. Как же это?.. Столько атак и оставался в
живых. И письмо от мамы. И аттестат ей послал. И в училище на соседних
койках. А как воевал!
Ребята стояли молча. Плакал башнер, привалившись к броне. Я смотрел на
них, почти ничего не видя.
- Эх, вы! Генерал! Сволочи они! Фашисты! - Я рванулся к танку. Как
молнией хлестнуло мой экипаж. Миг - и все на местах, быстрее меня. Я даже не
скомандовал.
Взвыл стартер. Тридцатьчетверка, как сумасшедшая, понеслась по дороге.
А "виллис" уже едва угадывался вдали.
Нет, черт возьми! Чему-то научила меня война! Я раскрыл планшет. Родная
моя километровка! Дорога сворачивала влево по крутой дуге.
Мы рванули напрямую по стерне.
Я думал, что из меня вытряхнет душу. Обеими руками я вцепился в люк
механика-водителя. Прилип к броне. Вот еще раз так тряхнет, оторвет меня от
надкрылка и швырнет под гусеницу. Но я держался изо всех сил. Держался и
просил Бога, дьявола, водителя, мотор - быстрее, быстрее, быстрее! Ага, вот
они - вязы! Дорога! Быстрее! Быстрее!
Не успели.
"Виллис" проскочил перед нашим носом. Я даже смог разглядеть этих
гадов. Где-то мне уже встречалась лоснящаяся красная морда генерала. А эти -
старшие лейтенанты! Что, испугались, сволочи? Страшно? Ишь, как орденами
увешаны. В бою, небось, не доживешь до такого иконостаса. Пригрелись под
генеральской жопой, трусы проклятые! Страшно, небось, когда гонится за вами
танк? Даже свой. В экипаже вас научили бы прятать страх на самое дно вашей
подлой душонки!
Мы пересекли дорогу. "Виллис" оторвался от нас метров на двести,
вильнул вправо и скрылся за поворотом. Пока мы добрались туда, "виллис" был
почти над нами, на следующем витке серпантина, взбиравшегося на плоскогорье.
Точно, как на карте.
Рукой скомандовал механику, быстро забрался в башню. Развернул ее
пушкой назад.
Танк взбирался по крутому подъему. Затрещал орешник. Мотор завизжал от
боли. Мотор надрывался. Но машина ползла. Стрелка водяного термрометра
безжизненно уперлась в красную цифру 105 градусов. Дизель звенел на небывало
высокой ноте.
Еще мгновенье и она оборвется. Но машина ползла, умница. Она понимала,
что надо. Еще совсем немного.
На четвертом витке мы почти настигли гадов. Почти... Опять вырвались.
И снова танк круто взбирается в гору, подминая лещину и ломая тонкие
стволы случайных берез.
Мы выскочили на плоскогорье почти одновременно. "Виллис" метрах в
сорока левее. Но танк на кочках среди кустарника, а "виллис" по дороге
убегал к лесу. До опушки не больше километра.
Я еще не думал, что сделаю с "виллисом", когда взбирался на
плоскогорье. У меня просто не было времени подумать. Мне кажется, что только
сейчас, когда после стольких усилий мы проиграли погоню, что только сейчас
до меня дошла нелепось происходящего: от лейтенанта удирает генерал.
Но он не должен удрать. У возмездия нет воинского звания.
Я быстро поменялся местами со стреляющим. Развернул башню.
- Осколочный без колпачка!
- Есть, осколочный без колпачка!
Рассеялся дым. "Виллис" невредимый уходил к лесу.
Механик-водитель повернулся и с недоумением посмотрел на меня. Экипаж
привык к тому, что на стрельбах я попадал с первого снаряда и требовал это
от своего стреляющего. Но мы ведь не на стрельбах...
Спокойно, Счастливчик, спокойно. Не дай им добраться до опушки.
- Заряжай!
- Есть, осколочный без колпачка!
Стукнул затвор. Спокойно, Счастливчик, спокойно.
Ишь, как оглядываются! Только шофер прикипел к баранке. Протрезвел
генерал! Жирная складка шеи навалилась на целлулоидный подворотничек, как
пожилая потаскуха на руку юнца. А старшие лейтенанты! Глаза сейчас выскочат?
Страшно, сволочи? А нам не страшно каждый день целоваться со смертью? Но
должна же на свете быть справедливость? Не для того ли Леша скрывал свой
страх?
Леша... Что я напишу его маме? Зачем я отпустил его? Почему я не
согласился на его помощь?
Спокойно. Все вопросы потом. Чуть-чуть выше кузова. В промежуток между
старшими лейтенантами. Я довернул подъемный механизм. Вот так. Пальцы мягко
охватили рукоятку. Спокойно. Раз. Два. Огонь!
Откат. Звякнула гильза. Рукоятка спуска больно впилась в ладонь.
Вдребезги!
А я все еще не мог оторваться от прицела. Казалось, то, что осталось от
"виллиса", всего лишь в нескольких метрах от нас.
Тусклое пламя. Черный дым. Груда обломков. Куски окровавленной
человечены. Сизый лес, как немецкий китель.
До боя надо успеть выслать деньги в Одессу.
Пусто. Тихо. Только в радиаторах клокочет кипящая вода.
1957 г.