Российский шахматный портал

Эх, Макс, шо ж ти робиш? Съездить снова в Константиново захотелось, а то я уже черного человека забывать стала! Все наизусть знала

Сергей Есенин



Видно, так заведено навеки -
К тридцати годам перебесясь,
Всё сильней, прожженные калеки,
С жизнью мы удерживаем связь.

Милая, мне скоро стукнет тридцать,
И земля милей мне с каждым днем.
Оттого и сердцу стало сниться,
Что горю я розовым огнем.

Коль гореть, так уж гореть сгорая,
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая -
Знак того, что вместе нам сгореть.

То кольцо надела мне цыганка.
Сняв с руки, я дал его тебе,
И теперь, когда грустит шарманка,
Не могу не думать, не робеть.

В голове болотный бродит омут,
И на сердце изморозь и мгла:
Может быть, кому-нибудь другому
Ты его со смехом отдала?

Может быть, целуясь до рассвета,
Он тебя расспрашивает сам,
Как смешного, глупого поэта
Привела ты к чувственным стихам.

Ну, и что ж! Пройдет и эта рана.
Только горько видеть жизни край.
В первый раз такого хулигана
Обманул проклятый попугай.

ЭЛЕГИЯ

Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино - печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть - на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.

Александр ПУШКИН

Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых.

И стан ее — не стан богини,
И грудь волною не встает,
И в ней никто своей святыни,
Припав к земле, не признает.
Однако все ее движенья,

Улыбки, речи и черты
Так полны жизни, вдохновенья,
Так полны чудной простоты.
Но голос душу проникает,
Как вспоминанье лучших дней,

И сердце любит и страдает,
Почти стыдясь любви своей.

За теску спасибо.....

Mihachess писал(а):

За теску спасибо.....

всегда пожалста

.

С. Есенин

Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.

Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси -
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси.

Свет луны, таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Но никто под окрик журавлиный
Не разлюбит отчие поля.

И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Все равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.

По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.

Но и все же, новью той теснимый,
Я могу прочувственно пропеть:
Дайте мне на родине любимой,
Все любя, спокойно умереть!

Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид".

Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.

Анна АХМАТОВА

Н. Заболоцкий

Однажды аттическим утром
С отважной дружиною всей
Спешил на кораблике утлом
В отчизну свою Одиссей.
Шумело Эгейское море,
Коварный туманился вал.
Скиталец в пернатом уборе
Лежал на корме и дремал.
И вдруг через дымку мечтанья
Возник перед ним островок,
Где три шаловливых созданья
Плескались и пели у ног.
Среди гармоничного гула
Они отражались в воде.
И тень вожделенья мелькнула
У грека, в его бороде.
Ведь слабость сродни человеку,
Любовь — вековечный недуг,
А этому древнему греку
Всё было к жене недосуг.
И первая пела сирена:
«Ко мне, господин Одиссей!
Я вас исцелю несомненно
Усердной любовью моей!»
Вторая богатство сулила:
«Ко мне, корабельщик, ко мне!
В подводных дворцах из берилла
Мы счастливы будем вполне!»
А третья сулила забвение
И кубок вздымала вина:
«Испей — и найдешь исцеленье
В объятьях волшебного сна!»
Но хмурится житель Итаки,
Красоток не слушает он,
Не верит он в сладкие враки,
В мечтанья свои погружен,
И смотрит он на берег в оба,
Где в нише из каменных плит
Супруга его Пенелопа,
Рыдая, за прялкой сидит.

Не знаю, что стало со мною,
Душа моя грустью полна.
Мне все не дает покою
Старинная сказка одна.

День меркнет. Свежеет в долине,
И Рейн дремотой объят.
Лишь на одной вершине
Еще пылает закат.

Там девушка, песнь распевая,
Сидит высоко над водой.
Одежда на ней золотая,
И гребень в руке – золотой.

И кос ее золото вьется,
И чешет их гребнем она,
И песня волшебная льется,
Так странно сильна и нежна.

И, силой плененный могучей,
Гребец не глядит на волну,
Он рифов не видит под кручей, –
Он смотрит туда, в вышину.

Я знаю, волна, свирепея,
Навеки сомкнется над ним, –
И это все Лорелея
Сделала пеньем своим.

Генрих ГЕЙНЕ (перевод В. ЛЕВИКА)

Б. Ахмадулина

Не знаю, что со мной творилось,
Не знаю, что меня влекло.
Передо мною отворилось,
распавшись надвое, стекло.

В метро на остановке «Сокол»
моя поникла голова.
Спросив стакан с томатным соком,
я простояла час иль два.

Я что-то вспомнить торопилась
И говорила невпопад:
«За красоту твою и милость
Благодарю тебя, томат.

За то, что влагою ты влажен,
За то, что овощем ты густ,
За то, что красен и отважен
Твой детский поцелуй вкруг уст».

А люди в той неразберихе,
направленные вверх и вниз,
как опаляющие вихри,
над головой моей неслись.

У каждой девочки, скользящей
по мрамору, словно на льду,
опасный, огненный, косящий
зрачок огромный цвел во лбу.

Вдруг все, что тех людей казнило,
все, что им было знать дано,
в меня впилось легко и сильно,
словно иголка в полотно.

И утомленных женщин слезы,
навек прилипшие к глазам,
по мне прошли, словно морозы
по обнаженным деревам.

Но тут владычица буфета
вся белая, как белый свет,
воскликнула: «Да что же это!
Уйдешь ты все же или нет?

Ах, деточка, мой месяц ясный,
пойдем со мною, брось тужить!
Мы в роще Марьиной прекрасной
С тобой две Марьи будем жить».

В метро на остановку «Сокол»
С тех пор я каждый день хожу.
Какой-то горестью высокой
горюю и вокруг гляжу.

И к этой Марье бесподобной,
припав, как к доброму стволу,
потягиваю сок холодный
иль просто около стою.

Я у рудничной чайной,
у косого плетня,
молодой и отчаянный,
расседлаю коня.

О железную скобку
сапоги оботру,
закажу себе стопку
и достану махру.

Два степенных казаха
прилагают к устам
с уважением сахар,
будто горный хрусталь.

Брючки географини
все - репей на репье.
Орден "Мать-героиня"
у цыганки в тряпье.

И, невзрачный, потешный,
странноватый на вид,
старикашка подсевший
мне бессвязно твердит,

как в парах самогонных
в синеватом дыму
золотой самородок
являлся ему,

как, раскрыв свою сумку,
после сотой версты
самородком он стукнул
в кабаке о весы,

как шалавых девчонок
за собою водил
и в портянках парчовых
по Иркутску ходил...

В старой рудничной чайной
городским хвастуном,
молодой и отчаянный,
я сижу за столом.

Пью на зависть любому,
и блестят сапоги.
Гармонисту слепому
я кричу: "Сыпани!"

Горячо мне и зыбко
и беда нипочем,
а буфетчица Зинка
все поводит плечом.

Все, что было, истратив,
как подстреленный влет,
плачет старый старатель
оттого, что он врет.

Может, тоже заплачу
и на стол упаду,
все, что было, истрачу,
ничего не найду.

Но пока что мне зыбко
и легко на земле,
и буфетчица Зинка
улыбается мне.

Евгений ЕВТУШЕНКО

Н. Рубцов

Когда в окно осенний ветер свищет
И вносит в жизнь смятенье и тоску, -
Не усидеть мне в собственном жилище,
Где в час такой меня никто не ищет, -
Я уплыву за Вологду-реку!

Перевезет меня дощатый катер
С таким родным на мачте огоньком!
Перевезет меня к блондинке Кате,
С которой я, пожалуй что некстати,
Так много лет - не больше чем знаком.

Она спокойно служит в ресторане,
В котором дело так заведено,
Что на окне стоят цветы герани,
И редко здесь бывает голос брани,
И подают кадуйское вино.

В том ресторане мглисто и уютно,
Он на волнах качается чуть-чуть,
Пускай сосед поглядывает мутно
И задает вопросы поминутно, -
Что ж из того? Здесь можно отдохнуть!

Сижу себе, разглядываю спину
Кого-то уходящего в плаще,
Хочу запеть про тонкую рябину,
Или про чью-то горькую чужбину,
Или о чем-то русском вообще.

Вникаю в мудрость древних изречений
О сложном смысле жизни на земле.
Я не боюсь осенних помрачений!
Я полюбил ненастный шум вечерний,
Огни в реке и Вологду во мгле.

Смотрю в окно и вслушиваюсь в звуки,
Но вот, явившись в светлой полосе,
Идут к столу, протягивают руки
Бог весть откуда взявшиеся други,
- Скучаешь?
- Нет! Присаживайтесь все.

Вдоль по мосткам несется листьев ворох, -
Видать в окно - и слышен ветра стон,
И слышен волн печальный шум и шорох,
И, как живые, в наших разговорах
Есенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон.

Когда опять на мокрый дикий ветер
Выходим мы, подняв воротники,
Каким-то грустным таинством на свете
У темных волн, в фонарном тусклом свете
Пройдет прощанье наше у реки.

И снова я подумаю о Кате,
О том, что ближе буду с ней знаком,
О том, что это будет очень кстати,
И вновь домой меня увозит катер
С таким родным на мачте огоньком...

Война (Баста)

Гаснут лампады с храмах, когда хоронят героев,
Еще живые готовятся к последнему бою.
Солдат смотрит в небо ,но не видит бога,
Сам себе шепчет «потерпи немного…»
Моя страна как одна большая казарма,
Видимо, это наша карма, Че Гевара,
Воины ислама, зелёное знамя,
Нашли войну где-то на страницах Корана.
Денежные знаки вперемешку с проповедью,
Святость, заляпанная невинною кровью, и
Вожди точат ножи, запуская дезу,
Власть в руках опричников-головорезов.
Жизнь, смерть - по решению императора,
Несчастная фемида - да ты давно отравлена,
Переплавлена в монеты и роздана,
Признание закона из нас выбито розгами.
Мольбами слёзными оглушаем Всевышнего,
Но почему же нас не слышишь ты? Видишь ты,
Реки крови выходят из берегов,
Мы теряем отцов, мы меняем богов…

Я сын войны, всегда готов к схватке,
Когда зацветёт мак, я оденусь в хаки,
Ненависть в баки, соляру в костры, брат,
Видишь кровь из ушей, слышишь текста на листы,
В землю кресты, на погоны звёзды,
Весной о героях льют слёзы берёзы,
Расплетают косы печальные невесты,
Источают миро cвященные фрески.

Хороним молодых за стариками слепо,
Вспышка справа, засада слева,
Слышишь, передай письмо моей маме,
Брат, кинь бинты ,перевяжу раны!
Пожил - мало, не повидал сынишку,
Слёзы - реакция на эти яркие вспышки,
Нам крышка? Нет, земляк-братишка,
Сейчас пройдет одышка, и попрём парниша!
Их много, слишком, ниче, ведь мы же русские!
Эй, чё то твои глаза стали какие-то тусклые,
Вставай, вставай, сдаваться слишком рано-
Он умер…Я не верю, упрямый…
Прямо, через поля, вон там в овраге я залягу,
Выпала фляга, за мной собаки,
Бегу сломя голову, не смотря под ноги,
Что-то непонятное, шепчу богу я,
Касанием скальпеля- пуля снайпера,
Я упал на землю, и медленно встал я.
Стая приближалась, походу я опять в минусе,
Прощай мамулечка - больше не увидимся мы.
Я посмотрел на небо - таким не видел я его еще,
Сел на землю, прикрылся рваным плащом,
В левую руку гранату, ближе к груди,
Выдернул чеку... раз… два… три…